Катастрофические перемены приходят тихо и незаметно, как само время. Как шёпот ночного дождя и морщины на усталом лице.
Память хранит дела громкие и пустые. Громкие они потому, что слышны в пустоте. Грандиозные создания человеческих рук ничего не меняют по существу для создающих. Но они наполняют мир далёких потомков зримыми образами богов. Для тех, кто строил пирамиды, ничего не менялось, кроме дня и ночи. А когда умерла и память о последних строителях, пирамиды стали частью культурного ландшафта: мир современного человека не существует без пирамид.

Сегодня, т.е. 14 января, маме исполнилось бы 90 лет. Но мамы нет уже 23 года…
Чем дальше ветер времени относит прошлое, тем сильнее я убеждаюсь в феноменальности личности моей мамы – человека по общепринятой классификации находившейся на самой низшей ситупени в социальной иерархии: прачка, уборщица, нянечка, посудомойка. Но за всю свою жизнь я мало встречал людей с таким набором душевных и нравственных качеств, как у моей мамы.
Сегодня, в день рождения мамы, мне захотелось ознакомить своих читателей своим рассказом-прощанием, написанным сразу после смерти мамы и опубликованным в парижской газете «Русская мысль».

Диалог представляет собой неотъемлемую форму общения между людьми, и потому наметим хотя бы в первом приближении правила его эффективного проведения.
Прежде всего, для того чтобы диалог не был пустой тратой времени, необходимо точно уяснить цели диалога – и свою собственную, и собеседника. Вообще-то цель у диалога может быть только одна: выяснение истины.

...В трилогию, на днях вновь показанную по телевидению, это не вошло. А в книге Толкиена есть такая сцена: униженный раздавленный, лишенный власти Саруман делает последний, больше даже конвульсивный выпад в сторону Фродо. Движет им уже не сознание, а рефлекс. Попытка, понятно, проваливается, обидчика хватают, норовя убить на месте, но Фродо их останавливает. И в ответ от существа, ставшего никем, он получает следующую фразу: "Ты вырос, полурослик, ты стал мудрым и жестоким. Теперь ты лишил мою месть сладости, и я ухожу в долгу перед твоим милосердием..."

Читатель! Друг мой! Объясни, если можешь, сквозь Пространство, как же всё же увели заботы мелочные дальше. Как я мог забыть Урок, его подсказок не усвоить, покинуть бабушкин порог в избе, что папа мой построил!? Как мог оставить я одну грустить в печали мою няню, себя позволить увести от мест родных в такие дали?
Наверно юн был я тогда, в какой-то малости наивен и слепо верил в «чудеса», что мир услужливо подставил, что б легче было мне идти, назад в послед не озираясь, и уводили миражи от мест родных всё дальше, дальше…

41.
Войдя в густую тень кустарников, она натолкнулась на Куве с пистолетом в руках. Он был пьян, и от него за версту несло перегаром. Бесцеремонно оглядев женщину, спросил без обиняков:
– Кто тебя так уделал, красотка?
Гульнар передернуло от “красотки”.
– Потом расскажу. – Кивнув на оружие, сухо спросила: – Откуда у вас Турсуновский пистолет?
– Нашел на месте, где они друг друга… кх-х, – Куве показал пальцами удушенье горла. – Оба трупы…
Гульнар окаменела. Как бы внутренне она не была готова к такому известию, все равно сообщение Куве повергло в шок.