Человек – животное общительное. Ему органически необходимо общаться c себе подобными и говорить или о вещах и событиях «нейтральных», или же рассказывать «конфиденциально» о том, что происходит в жизни того или иного знакомого или знакомой.
Иными словами – заниматься сплетнями.
У меня был приятель, Сережа, старше меня лет на пять, который сплетнями не занимался и если что-то рассказывал, то, в основном, об эпизодах его личной жизни.
Из разговоров с ним я узнал, что он, уроженец Киева, был мобилизован в 1942 году и попал в плен. Затем, по неизвестной ему причине, был отпущен немцами из плена, вернулся домой и потом, когда советская армия начала наступать на Киев, эвакуировался со многими другими жителями, на Запад – к немцам.

После путча люди были в ажиотаже обуяны необходимостью поделиться мыслями и соображениями с первым встречным. В гостницу Россия приходили работники радио и телевидения и буквально «гонялись» за нами, гостями, в поисках ответов на свои вопросы. Один из них записал наш разговор на магнитофон, содержание которого появилось в московской газете на следующий день.
Оказалось, что этот человек (Николай Лозняков), как и многие другие, был не журналистом, а преподавателем в Институте инженерного транспорта на кафедре высшей математики.
Я попытался ему объяснить, что я не давал ни согласия, ни разрешения на появление нашего разговора в печати, но было предельно ясно, что такая этика ему неизвестна. Зато он умел протягивать руку (подайте, Христа ради!) или держать открытой ладонь за спиной (на всякий случай!). Все его выступления обладали незаурядной «пробивной силой», тем более по отношению к нам, наивным эмигрантам!

В какой-то момент, после путча, мои приятели начали говорить о необходимости помочь российским предприятиям переключиться с социалистической экономики на рыночную. Эти разговоры мне показались своевременными – тем более, что с инициатором этой идеи Яковом Горлиным я знаком около сорока лет.
На первом организационном собрании (нас оказалось около тридцати человек) Павел нам сообщил, что он предварительно собрал сведения и выяснил, что около 300 тысяч педприятий находятся на грани существования и им мы могли бы оказать необходимую помощь. Он прибавил, что им установлен контакт с будущим послом Франции в Брюсселе, которого заинтересовала идея технических советников до такой степени, что он обратился в Европейский Союз за поддержкой и считает, что ЕС оценит положительно такое начинание.

Сенсационная новость!
Я получил приглашение со следующим текстом: «Под покровительством Верховного Совета и под председательством Михаила Никитича Толстого, депутата Верховного Совета, в Москве, в августе 1991-го года, состоится «Конгресс соотечественников».
Проще говоря, будет организована, на уровне правительства, встреча россиян с их соотечественниками–эмигрантами!
О каких эмигрантах идет речь? О тех, которые покинули родину в двадцатом году, или о тех, которые остались на Западе после Второй мировой войны?
Жить без Родины трудно! Особенно трудно было поколению моих родителей, молодые годы которых протекали на родной земле, и тем, которые физически ощущают ее отсутствие в эмигрантской жизни.
Я родился за границей и поэтому «физического» ощущения отсутствия Родины у меня нет. Но есть нечто другое, более настойчивое, более болезненное переживание – отсутствие возможности бывать на родине моих родных и близких.

Не успел я окончить все формальности с покупкой дома, как меня пригласил Жак провести несколько дней на юге Франции, в провинции Люберон. Я был удивлен таким внезапным приглашением – тем более, что между нами, им и мной, пробежала «темно-серая» кошка.
Жак, инженер-химик по специальности, был немного старше меня – на год, на два. Он приехал на выставку в Познань в качестве представителя французской фирмы. Каждая фирма, как правило, имела свой стенд и для обслуживания его прибегала к услугам местного населения. На мой стенд пришла женщина в простеньком, но скроенном со вкусом платье и с накидкой на плечах.
«Меня зовут Мария, – сказала она. – Что я должна буду делать»?

Мария закупала необходимые продукты и готовила нам обед. На кухоньке всегда было чисто и прибрано. Мария работала молча, участия в наших разговорах не принимала.

На одном из таких приемов я познакомился с двумя молодыми женщинами, эмигрантками «второй волны». После этой встречи прошло, может быть, около шести месяцев. Неожиданно одна из них, Лида, пригласила меня на обед. Я приехал. Во время обеда я почувствовал запах гари и обратил на это внимание хозяйки дома. Она вышла в коридор и моментально вернулась.
– Ах, – вскрикнула она, – пожар, горит квартира!
Моментально прибыла пожарная команда, потушила огонь, залив все водой. Соседи скучились у входа в квартиру. Каждый высказывал сочувствие и советовал, как поступить дальше.
Тем временем хозяйка квартиры позвонила моему «лучшему другу» и объяснила общее положение, добавив, что теперь ей «негде прислонить голову», и передала трубку мне.
– В чем дело? У тебя просторная квартира и ты можешь ее взять к себе, пока не будет отремонтирована ее квартира, – сказал он.
«А, действительно, – подумал я, – женщина лишилась квартиры, а у меня есть место, почему бы ей не помочь!»
Итак, она въехала в мою квартиру «в чем была». Прошла неделя, прошла вторая...

В прошлом каждую субботу мы с Марией-Луизой относили постельное белье в прачечную, ходили по лавкам и на рынок и закупали необходимое для дома. Этот ритм жизни я сохранил до какого-то момента.
В ту памятную субботу я вывел машину из гаража и поставил ее перед домом. В этот момент проехала мимо меня машина и остановилась немного поодаль. Машина была той же марки и такой же покраски, какой пользовалась Мария-Луиза. Что-то меня «потянуло за рукав», и я направился к этой машине. Смотрю «и вижу», что за рулем сидит Мария-Луиза!
Не успел я сделать нескольких шагов, как машина поехала дальше.

Был август. Я был в Польше, и это был мой последний рабочий день перед летним отпуском.
Стасик занимал высокий пост, и от него зависела судьба контракта. Я чувствовал, что Стасик гнул в сторону нашего конкурента, рассчитывая получить несколько тысяч немецких марок – «за услугу» . Я мог бы ему предложить такую же сумму в марках или в долларах, но воздержался. Я знал, что решение принимается в Варшаве, а расчеты происходят в Швейцарии.

Многовековая борьба за независимость сделала поляков гордыми, заносчивыми по отношению к иностранцам и верными, порой наивными, друзьями.

Прошло около года после капитуляции Германии.
Передо мной, при выходе из парижского метро, «выросла» фигура Павла, моего приятеля по гимназии!
– Как ты сюда попал и что ты тут делаешь?
Мы сидели в почти пустом кафе и говорили о парижской молодежи русского роисхождения, сравнивая ее с русской молодежью в Софии, т.е. с нами.
Потом Павел мне рассказал, что он покинул Софию с последним немецким эшелоном, сопровождая семьи корпусников, которых поезд довез до Австрии. Там их перехватила американская армия и поселила в Келлерберге, лагере для перемещенных лиц – «ди-пи».