«Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось…», – припомнил Серега стихотворение не то Тютчева, не то Пушкина, ступая на перрон московского вокзала, где его встретил брат Костик.
Столица показалась Сергею холодной, не смотря на то, что жизнь здесь бурлила, словно Ниагарский водопад. Потоки людей и машин стремительно неслись по улицам мегаполиса, неумолимо разгоняя и так уже давно ошалевшее от непрерывного движения время. Абсолютно никому не было дела до паренька, который впервые очутился в столь огромном городе.

Сегодня Элен сказала мне, что единственное счастье, в которое она верила, была её работа. Но она всегда желала любви. Желала так сильно, что небу ничего не оставалось делать, как дать ей эту любовь.
А я со своей стороны добавил, что теперь её счастье, обретя две головы, вылилось в арфу гения.
Я воскликнул, - Так звучи же арфа, звучи многая лета!
А Элен долго хохотала. У неё на глазах даже слёзы выступили от смеха.
Потом мы долго целовались.

В одном большом городе на самой его окраине жил Тщеславный Уродец со своей старой матерью.
Была у них ветхая хижина, крытая соломой на самом краю обрыва.
Тщеславному Уродцу нравилось жить в этой старой хижине, казалось, качающейся на ветру.
Больше всего на свете Уродец любил лежать возле своей хижины и пускать мыльные пузыри, либо смотреть на облака, опускающиеся в розовую дымку зари… и плавать в розовом тумане своих иллюзий. Потому, что в них он был самым красивым, самым храбрым. Именно там все восхищались им и с жадностью ловили каждое его слово.
Он представлял, что и как могло бы с ним произойти… если бы…
И эти картины всегда были розовыми, они плавали перед закрытыми глазами Тщеславного Уродца, увлекая его в свой призрачный мир, и не хотел он ничего другого.

Спустя две недели, в ночь с пятницы на субботу, машина, в которой сидела Семицкая, стояла у подъезда дома номер шестнадцать на улице Володарского небольшого райцентра на Волге. Женщина с содроганием в сердце ждала того момента, когда распахнется дверь и из нее выйдет человек, который завладел ее сердцем.
Долго ждать Семицкой не пришлось. Людмила оказалась права. В пять минут второго стала медленно открываться входная дверь. Из нее вышли двое. Женщина, которая в руке держала фонарик, и мужчина в плаще, в широкой шляпе с полями и шарфом, который закрывал его лицо.

Время вполне созрело для публикации главной работы моей жизни. Чтобы читатель мог решить, стоит ли ему тратить немалое время на чтение моего творения и на участие в беседах, я расскажу, как появилась моя книга и о чем она.
В 15-17 лет я запланировал себе к 60 годам завершить главное дело моей жизни (тогда еще смутно представляемое), и это, к моей великой радости, полностью удалось (так что могу оценить свою «первую» жизнь как бы взглядом из будущего).
Каждый человек вправе беспрепятственно выбирать себе профессию по собственннному вкусу. На поиск наиболее существенной для себя профессии я потратил лет десять (с 17-ти до 27-ми); за это время я познакомился с массой ремесел, искусств и наук, пока наконец не выявилась наиболее желанная профессия – окончательная, весьма необычная, ни у кого не пользующаяся особым интересом и даже как бы неприличная.

Легко искать причину на поверхности событий – и так же легко обмануться. И хорошо ещё, если чистосердечно. Искать глубинные причины событий – себе дороже, ибо есть риск посягнуть на святая святых народа – его сборник мифов.
Но вот приходит судьбоносное время, когда старые сказки подвергаются проверке на прочность: народ попадает в обстоятельства, которые ни в какие рамки не проходят – и это мягко говоря. Ничего особенного с народом не происходит, просто Господь лишает его на время своей любви. Или наоборот: проявляет любовь истинную, лично взявшись за Отцовский ремень. А как ещё унять излишне шаловливого подростка?

Опять «военная реформа» у всех на слуху. Вообще-то, разговоры о ней идут уже лет пятнадцать. Господи, до чего надоело это переливание из пустого в порожнее!
Но теперь за дело взялись серьезно. Как справедливо пишет в своих трудах академик А.Панарин, постсоветские элиты давно были готовы эмансипироваться от своего ненужного населения, а сами – включиться в глобальный истеблишмент.